Исполняется 10 лет со дня начала первой чеченской войны. Тогда общество в целом относилось к ней с осуждением. Её назы­вали кровавой, бездарной, бессмысленной. Многие (и отнюдь не только “демократы”) публично сочувствовали “свободолюби­вым” чеченцам. Не зная, а зачастую и не желая знать, как русским людям живется под Дудаевым.

Заметки русского инженера из Грозного Юрия Кондратьева отчасти заполняют этот пробел. Бесхитростные, лишённые литературного блеска, они тем не менее являются истори­ческим свидетельством. Необходимым хотя бы для того, чтобы почтить память русских жертв независимой Ичкерии. И русских солдат, которые освобождали Грозный чуть ли не голыми рука­ми, — преданных бездарными генералами, вороватыми интен­дантами и кремлёвской верхушкой с Ельциным во главе. Та война была кровавой, во многом бездарной, но бессмысленной ни в коем случае не была.

 

 

 

 

Юрий КОНДРАТЬЕВ

 

 

 

Я попытался очень сжато описать хронику жизни в “мирном” Грозном до и во время “чеченской революции”. Сразу приношу свои извинения за возможные хронологические неточности. Ведь за эти годы произошло слишком много событий в моей жизни, и я не могу точно восстановить их последовательность.

К сожалению, я не смог описать все, что происходило в то время, многое вспомнилось уже позже, когда очерк был закончен. Я решил не переписывать его. Надеюсь, даже то, что написано, дает представление читателю о жизни простых людей в те неспокойные годы.

Мои друзья, грозненцы, просят меня писать о Грозном еще — и более подробно. Вынужден огорчить их отказом.

Слишком тяжело вспоминать. Сейчас я сплю спокойно и не хочу возвра­щаться в эти кошмары. Извините меня.

Многие грозненцы рассеяны сейчас по России. Многие из них могут написать гораздо больше и лучше, чем я, ведь я не профессиональный литератор, обычный технарь. Тех из них, кто отозвался, я попросил тоже написать об этом, но... Как написал один из них — М., он боится за свою семью. Ведь чечены сейчас заполонили Россию, чувствуют себя безнака­занными и легко могут убить любого, кто отважится описать виденное. Написанное становится документом, осуждающим виновников случившегося, а написавший — свидетелем. Мне не раз поступали “отзывы” на этот очерк, помещённый в Интернете, с обещанием “оторвать бошку”, “замочить”, “прирезать” и т. д. Как видите, опасения моего знакомого оправданны, ведь он в России и его защищать некому.

 

Грозный

 

1990...

 

...Ну, всё! Работа закончена, теперь бегом в гараж. Недалек тот день, когда смогу наконец-то выехать на СВОЕЙ машине. Конечно, это не “мерс”, даже не “жигуль”, а всего-навсего “запор”. Понимаю, что стыдно в 38 не иметь машины, если всегда хотелось, но тут уже ничего не попишешь. И сам вроде не безрукий, два шестых разряда и ВКР, не считая кучи смежных специальностей, да и работаю вроде non-stop сразу после армии, да вот не повезло. И жена преподаватель, что называется, от Бога, имеет приработок плюс к моим шабашкам, но вот на жизнь в достатке так и не наскребли. Как там по пословице: “от трудов праведных...”?! Нет, я, конечно, знаю, что про нас в России говорят, не раз слышал: “Вы там все богатые, на Кавказе деньги лопатой гребете!..” Ну и прочую чушь.

Не могу обижаться на людей, откуда им знать, кому на Кавказе жить хорошо. Никогда ведь не писали правду о том, что “старший брат” на то и старший, чтобы “младшему” дорогу уступать. Как за станком или в горячем цехе, так это — для “старшего”, а “младшего” беречь надо, от грыжи и усталости. Вот и придумали такие должности, как завсклад, завмаг, прораб и прочие, где “младший” мог себя не сильно утруждать. Ну а если учесть, что у него еще тейп бесчисленный, то как только один пролез, так и потянулась цепочка всевозможных родственников на места, где и усушка, и утруска, и открытые махинации можно делать. Риска никакого, вокруг все свои, но если и “загремит” кто-то, так ненадолго. На Кавказе издревле барашка в бумажке почитали. Не взятка это, а подарок.

Конечно, не без того, что нацкадры и в колхозах работали, на промыслах, на фермах, но там, где можно что-то иметь, исключительно только они, с некоторым процентом других нерусских. Плюс к этому привычка сорить деньгами (а чего их беречь, если легко достаются!), особенно на курортах или в министерствах, вот и пошла слава о богатом Кавказе. Сильно укрепляли эту славу и различные комиссии и проверяющие из стольного града. Гостей на Кавказе почитают, правда, не всех, а начальствующих. Не только угощение царское, но и подарки невиданные. Именно после такого гостеприимства и возлюбил известный наш “правозащитник” Сергей Ковалев своих будущих  подшефных.

 

Ну а так как ни к лику высокого начальства, ни к “младшему” брату мы не относились, то соответственно и жили на зарплату и на то, что удавалось подработать. Кстати сказать, зарплаты у нас были ку-у-да меньше, чем это из России представлялось, и уж совсем не такие, какие москвичи получали. Да и покупать нам приходилось на “толчке” то, что они запросто в магазинах брали, за госцену. Поэтому в отпуск не к морю ехали, а в Москву, чтобы хоть одежду и обувь купить, не переплачивая. Потому и жили от получки до аванса. Кому-то в жизни повезло больше, кому-то меньше, но, так или иначе, шла она своим чередом, и каждый знал свой путь наперед.

Помню, какое всеобщее ликование вызвал приход к власти Горбачева. Буквально массовый психоз. Все себя именинниками почувствовали. Если бы этим ликующим людям дано было хоть на пару лет вперед заглянуть! Круто он наворотил, такую кашу заварил, что долго еще расхлёбывать придётся.

Кое-кто, в том числе и я, начинали понимать, что надвигается гроза. Сказать, что она разразилась внезапно, нельзя. У нас в городе выходила на листке программа телевидения, и на обратной стороне печатались объявления о междугородном квартирном обмене. Вначале они занимали только четверть страницы, потом их становилось всё больше. Я внимательно анализировал количество и содержание.

Цифра уезжающих практически не увеличивалась, но число желающих приехать стало расти. Причем въехать стремились чечены. Вскоре объявления стали занимать всю вторую сторону и переползли на первую. Я понимал, что все это значит. Говорил на эту тему с друзьями, знакомыми и с родите­лями. От меня отмахивались — несерьезно, мол. Ну понятно, что чечены и ингуши хотят жить в своей республике, ведь сейчас все мечтают о независи­мости. Не раз и я хотел обменяться и разговаривал на эту тему с женой. Она была за, но... Все упиралось в родителей. Наше воспитание не позволяло нам сбежать и оставить родителей на произвол судьбы. Они уезжать не собирались. Смеялись над моими прогнозами. Говорили, что чечены перебесятся, получат свой суверенитет и все пойдет по-прежнему.

Да и подумай сам, разве они могут обойтись без наших рук, ведь техника не для них, везде русские руки нужны. Ну а нефтезаводы разве они потянут?

 

Если мои родители были не совсем ещё старые, им не требовался уход, то с родителями моей жены было гораздо труднее. Они были практически полными инвалидами. Если ее отец мог с палкой до Аракеловского минут за сорок дойти, хотя идти всего метров триста, то мать только по квартире пере­дви­галась. Приходилось приносить им продукты, ходить в аптеку и каждый вечер помогать им по дому. Поэтому мы не могли уехать.

 

Обычно я возвращался из гаража после двенадцати ночи. К тому времени было уже более или менее спокойно. Все уже успевали нагуляться и вернуться восвояси. В этот раз я освободился пораньше. Запрыгнул в трамвай, сел на одно из передних сидений за водителем и погрузился в свои мысли. В вагоне было только несколько пожилых людей. На следующей остановке вошла кучка молодых чеченов и, как всегда, остановившись у заднего стекла, начала гоготать. Я понимал, что если они обратят на меня внимание, мне несдобро­вать, но мне нужно было проехать еще две остановки. Однако надеялся я зря. Голоса стали приближаться и становились все более злыми и визжащими, они “накручивали” себя.

Мгновенный расчет: по голосам — четверо. Надеяться на “джентльмен­скую” драку глупо. Недаром еще двести лет назад им присвоили прозвище — шакалы. Плюс к этому ножи. Если начну сопротивляться, все равно зарежут, но тогда под угрозой и моя жена, ведь они не успокоятся, пока не отомстят семье своей жертвы, которая посмела сопротивляться. Оставалось одно — скрипеть зубами и терпеть.

— Ну что, жид, здесь тебе не Москва...

Удар сбоку в лицо! Очки вдребезги, кровь залила глаз. Удары еще и еще... Перестал что-либо соображать, в ушах звон, только одна мысль: не двигаться и не упасть. Остановка, голоса стали удаляться.

Попробовал провести ревизию: осколок стекла над глазом — выдернул. Кто-то подал разбитые очки. Сказал спасибо и бросил их на пол. Встал, осмотрелся, один глаз еще видит. Те же самые пожилые люди, все смотрят вниз, в пол. Я их понимаю и не осуждаю. Только одна старушка, чеченка, недалеко от меня начала охать:

— Вах-вах! Что они с тобой сделали, хулиганы?!

Вот тут я не выдержал, ручьем потекли слезы. От бессилия, от необходи­мости сдерживать себя и не пытаться дать сдачи, от стыда и ненависти к себе...

— А что же ты раньше молчала? Ведь это же ТВОИ внуки! Они же ОБЯЗАНЫ тебя слушать. А теперь ты меня жалеешь? Запомни!!! Когда вас будут уничтожать как бешеных собак, будут убивать твоих детей, внуков, вспомни, как ты молчала!

Трамвай остановился, я вышел. Как дошел домой, не помню.

 

 

 

1991...

 

Жизнь с каждым днем становится все веселее. Безвластие. Нет, конечно, людей в милицейской форме на улицах в изобилии, но республика уже вышла из подчинения каким-либо законам. Кого эта милиция оберегает — неиз­вестно. На улицах полно вооруженных чеченов в штатском и в пятнистом. Зарплаты и пенсии задерживают на несколько месяцев или не выдают вовсе. Задержки становятся продолжительнее. Захвачено и разграблено новое высотное здание КГБ. Позже мне рассказал подробности наш знакомый, майор КГБ. В выходной день в здании находилось только двое дежурных. Когда толпа начала ломиться в запертые двери, один дежурный, русский, пошел к дверям, чтобы переговорить с толпой. Его напарник, чечен, несколько раз выстрелил ему в спину. После чего открыл двери и впустил всех желаю­щих. Начался грабеж. Бандиты захватили тысячу комплектов обмундирования и вооружения для спецназа. Но грабили не только это. Тащили все, вплоть до авторучек и бумаги. Что не могли взять, крушили. В здании находилась уникальная телефонная аппаратура. Таких комплектов было выпущено всего 5 или 6 на весь Союз, стоили они колоссальных денег. Аппаратура была расстреляна или разбита.

Позже русские ребята, техники, были приглашены, чтобы восстановить работоспособность аппаратуры хотя бы частично. Они рассказали, что там увидели. Все здание было превращено в один огромный туалет. Ободран­ные, грязные стены, кучи кала в коридорах, лужи мочи и блевотины. На аппа­ратуру нельзя было смотреть без содрогания. Порубленные кабели, вырванные из панелей провода, там, где находились какие-то индикаторы или лампочки, разбросанные и раздавленные блоки и платы. Конечно, ни о каком восстановлении говорить не приходилось. Но даже если бы что-то и можно было сделать, ребята не согласились бы: они уже понимали, что это будет работа на врага.

 

Москва предпочла не заметить захвата чеченской твердыни, чечены убеди­лись в своей безнаказанности. Даже у нас в городе об этом знали немногие, ведь мало кого интересуют подобные ведомства и их судьба. Гораздо больший резонанс в городе вызвало похищение ректора универси­тета Канкалика.

 

Цель похищения была довольно проста, несмотря на все последующие официальные версии и объяснения. Чечены дали понять, кто в республике хозяин и что будет с теми, кто этого не понял. Ведь происходил процесс выдавливания “неверных” со всех руководящих должностей. Среди наших знакомых были люди разных слоев, в том числе и руководители различных предприятий. От них мы уже слышали, что чечены предлагают им уйти со своих должностей. Но до поры всерьез к таким требованиям не относились. После этого демонстративного похищения настроения переменились. Похищение происходило нагло и открыто. Среди рабочего дня, во время обычных занятий вооруженные чечены прошли в кабинет ректора, вывели его, запихнули в машину и уехали. Свидетели, которые там оказались, всё “забыли” и отказались что-либо говорить. Через несколько месяцев официальных поисков где-то якобы нашли сожженный труп, но настоящей правды мы, видимо, не узнаем никогда. Только в одном можно не сомне­ваться: смерть Канкалика была ужасной, ведь попасть в руки зверей в людском обличье страшно.

 

Каждый день ходим на работу, обсуждаем новости, и все время состояние какого-то сна. Нереальности происходящего. Вроде всё, как всегда, но что-то угрожающее висит над головой. Стали постреливать. Магазинные полки начинают пустеть. Продуктами можно запастись только на базаре. Цены растут, но денег практически нет. Взять из сберкассы свои кровные, те, что откладывались годами на “черный” день — невозможно. Вечером город пустеет. Где-то вспыхивают перестрелки. Кто с кем воюет, неизвестно. Те, у кого есть огороды или дачные участки, отваживаются на вылазки к ним только в дневное время, но часто безрезультатно. Урожай уже кем-то собран, а от сторожей ничего толком не добьешься. Да и что может сделать дедуля с двустволкой против бандитов, вооруженных современным оружием? Забиться в свою хибару и молиться о том, чтобы его не тронули.

 

Ко мне на работу позвонил отец.

— Ты был прав, срочно ищи, кому продать нашу квартиру, мы с матерью хотим уехать.

— Дозрели?

— По телефону говорить не хочу, приезжай.

Хрущевка моих родителей стояла в центре, на улице Партизанской, напротив Художественного фонда республики. С четвертого этажа они собст­венными глазами наблюдали картину, которая со временем стала обычной в разных местах города. Возле здания фонда проходили несколько русских парней. Мимо них проехала “Волга”, потом остановилась. Из нее выскочили несколько вооруженных чеченов и буквально в упор изрешетили ребят из автоматов. Потом не спеша сели в машину и так же не спеша уехали. Ни о каких мафиозных разборках речи быть не могло, у нас такого никогда не водилось. После увиденного до родителей наконец дошло, что такое “незави­симая Ичкерия”. Они оба прошли войну, воевали, но эта картина потрясла их своей бессмысленной жестокостью.

 

Знакомых среди чеченцев у нас было много, но выбрать из них наиболее подходящего покупателя, чтобы за эти же деньги не пришлось платить собст­венной жизнью, оказалось непросто. Но все-таки через неделю вопрос был решен. Один из наших приятелей, преподаватель университета, интелли­гентный парень нашего возраста, с удовольствием воспользовался возмож­ностью. У него возвращались из России родственники, и символическая стоимость квартиры (цены уже сильно упали из-за оттока населения) их только обрадовала. За несколько дней перед продажей квартиры отец попросил меня перегнать его машину – “пятерку” к родственникам в Прохладное. Сам он водителем был аховым и такого пути просто не осилил бы. Это путе­шествие было очень рискованным, ведь часто у нас убивали водителей даже за более старые машины. Но выхода не было. Отец с ней расставаться не хотел, это была его любимая игрушка, которую он смог купить, честно отра­ботав всю свою жизнь.

Собирался я недолго. Положил в багажник две канистры бензина, так как перебои с бензином были уже довольно часты, для маскировки — старую сеть, еще какой-то рыбацкий хлам и две бутылки водки в бардачок. Эта “валюта” всегда была в ходу. Утром, пораньше, пришел в гараж, перекрес­тился, хоть и был еще некрещенным, и стартовал. Самое страшное и риско­ванное — пересечь нашу границу.

 

До поста, отделяющего Чечено-Ингушетию от Осетии, я доехал часов в десять утра. Старался специально не слишком рано, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания, а так, чтобы кaкое-то движение уже началось. Подъезжал тоже не очень быстро. Как назло, ни одной машины на дороге не было, да и кому охота шляться, чтобы на пулю нарваться. Не повезло. От костра, горев­шего невдалеке, окруженного кучкой людей, встала фигура и, пошатываясь, пошла ко мне. Чуть не волоком, за ремень, он тащил автомат, а возле отдыхающих стоял крупнокалиберный пулемет, направленный вдоль дороги по направлению к Осетии. Конечно, если нажать на газ, то через несколько секунд я смогу оторваться на сотню-другую метров, и он вряд ли попадет, реакция у него не та, но пулемет установлен уж очень удачно, и дальность стрельбы у него куда больше. Пришлось тормозить и сделать лицо как можно радостнее. Вышел из машины. “Джигит” с опухшим, небритым лицом даже не смотрел на меня.

— Что в багажнике?

Увидел канистры.

— Вино?

— Да нет, бензин, на рыбалку еду, где там заправляться?! А водку, конечно, прихватил, какая же рыбалка без водки?

Только тут “джигит” поднял на меня глаза, правда, не знаю, видел он меня или нет, настолько его взгляд был бессмысленным.

— Водка — это хорошо, а то у нас кончилась.

Я мгновенно нырнул в бардачок и протянул ему обе бутылки. Он схватил их и, уже отворачиваясь от меня, сказал:

— Будешь ехать обратно, вина прихвати...

 

Стараясь не спешить, я сел в машину, завел и медленно тронулся с места. Стал плавно набирать скорость, все больше и больше. Вперед я практически не смотрел, дорога пустая, только в заднее зеркало, не встает ли кто от костра к пулемету, и все время наращивал и наращивал скорость. Несколько кило­метров, разделяющих посты Чечни и Осетии, я пролетел мгновенно, как мне показалось, хотя это были и самые долгие секунды в моей жизни. Когда я оторвал взгляд от зеркала, то увидел впереди осетинский пост, бетонные блоки поперек дороги, на обочинах “ежи” и поперечные нашлепки на асфальте. Сразу начал тормозить, но скорость была огромной. Еще метров двадцать-тридцать я чувствовал себя как на гигантском вибростенде, с трудом удерживая руль. Наконец машина в последний раз подпрыгнула и заглохла. Приехал... От поста ко мне уже бежала цепочка людей в милицейской форме, на ходу передергивая затворы автоматов. Я поспешил выйти и сразу поднял руки. Старший из них, осетин, посмотрел на мои номера, потом на лицо и сказал:

— Русский? Из Чечни?

Мне оставалось только кивнуть головой. Автоматы опустились.

— Помощь нужна?

— Нет. Хочу только осмотреть машину, ей здорово досталось.

Осетин заулыбался.

— Штраф за превышение я тебе выписывать не собираюсь, хотя несся ты как на гонках. Страшно было?

Я неопределенно пожал плечами.

— Ничего, теперь не волнуйся, езжай спокойно. Все в порядке, ты не первый оттуда.

Помахал автоматчикам рукой, сел в машину. Прополз между блоками и постом и, уже не спеша, поехал дальше. Когда проезжал мимо следующего поста, меня даже не остановили, хотя внимательно смотрели. Видимо, им сообщили с того поста. В Прохладном поставил машину к родственникам в гараж, оставил им ключи и документы на машину и вечером сел на прохо­дящий поезд в Грозный.

 

Через несколько дней погрузили вещи родителей в контейнер. Очень трудно было достать билеты, но пришлось напрячься, много переплатить. За продающими квартиры охотились. Только наивные люди могли оставаться в городе после продажи. И часто к таким приходили ночные гости. Родители попросили, чтобы я проводил их к родственникам в Рязань. Доехали без проблем. Когда в Рязани мы вышли на перрон, нас охватило какое-то странное чувство. Мы отвечали на вопросы, но чувство нереальности происходящего нас не покидало. И только когда мы сели за накрытый стол, наконец-то поняли, в чем дело. Ведь нигде мы не видели бесчисленных вооруженных людей — ни в штатском, ни в пятнистых комбинезонах, мы просто отвыкли от нормальной, мирной жизни. Конечно, в Грозном нe было войны, но город был фронтовым. Мать спросила меня:

— Может, ты останешься, не будешь возвращаться?

— Мама, там же Ирина!

— Да, я понимаю...

И вдруг у матери случилась истерика:

— Да за что же это? Ну ладно, мы воевали, но ведь это были фашисты! А вам-то за что? Вам за что умирать?

Ее с трудом успокоили...

Через день рано утром я уехал обратно. Я попросил, чтобы никто меня не провожал. Встал затемно, оделся и вышел. Вещей у меня не было, только билет и деньги.

 

Больше матери – живой — я не видел. Теперь я не могу даже посетить ее могилу...

 

1992...

 

...Утро довольно морозное. Сбрасываю снег с машины. В теплое время заводить ее еще ничего, но зимой... Вот и разматываю провод удлинителя до столба с розеткой. Хорошо, что отец, уезжая, оставил мне свой гараж и кучку разных железяк в придачу. Нет, он не был технарем, но любил покупать разные инструменты, наверное, ему нравилось считать себя мастером на все руки. Теперь все эти железки меня здорово выручают. Например, вот этот ящик под названием “Стартерно-зарядное устройство”. Не представляю, что бы я сейчас без него делал. Накинуть “крокодилы” на клеммы — пять секунд, зато теперь самое веселое. Минут двадцать кручения, подсосов, и после одного-двух чихов наконец-то завелась! Теперь вытянуть ручной газ и спокойно заниматься физзарядкой, расчищая выезд для машины.

Теперь можно и выезжать. Для начала в молочный магазин на проспекте. Скоро привезут бочку. Часик ожидания — и вот она, долгожданная. В очереди уже человек 150—200. Купив молоко, надо отвезти его теще. Молоко, правда, привозят не каждый день, но спасибо, что вообще привозят. Хотя называть эту жидкость молоком можно с большой натяжкой. Если его вылить из банки, то мыть ее практически не надо, стекло светлое. Следующий рейс — отвезти жену в школу. Школа моя родная, № 41, я ее оканчивал. Наш выпуск был первым. Теперь там же работает моя жена. Конечно, она могла бы доехать и на автобусе, но на машине все же и быстрее, и мне спокойнее. Ну а после этого на основную работу — извоз! Понимаю, что “запор” не “жигуль”, даже не “москвичок”, но тем не менее тоже позволяет зарабатывать. Да и не каждый владелец “жигуля” или “москвича” захочет везти абы кого, эта поездка может оказаться последней, ведь сейчас оружия нет разве только у русских, а вот на “запоре” я все же меньше рискую. Конечно, опасно, а что делать? Зарплат нет. Всё деньги, что поступают в республику, идут прямым ходом к Дудаеву. Вот на зарплату для его гвардии они есть всегда. Ну и на оружие, недаром оно продается не только на базаре, а уже прямо напротив банка. Ассортимент обширный, можно купить всё — от ножа до миномета. Патроны, мины, гранаты. Слюнки текут, но не по зубам. Это только чеченам доступно. Для нас же даже стоимость одного автоматного патрона, 60 рублей, уже “кусается”. Да и не положено русским иметь оружие. Это привилегия только для своих. Мы же чужие, на нас объявлена охота — в прямом и в переносном смысле.

 

После всенародного и “добровольного” волеизъявления, когда воцарился ставленник Кремля генерал Дудаев, после позорного вывода безоружной российской армии с российской же территории от нас все поспешили откреститься. Ельцин со свитой продал нас или подарил своему протеже. В результате мы стали чужие всем. Чеченам — как “захватчики” или “оккупанты”, которых они всегда мечтали “резить”, Кремлю — как “подданные” другой территории. Правда, до сих пор так и не ясно, в чем же мы так успели провиниться?! Может, в том, что всю жизнь честно работали на страну под названием СССР? Или, может, в том, что наши родители и предки обильно орошали эту землю своей кровью во всех войнах и своим потом, когда строили заводы и города?

 

Теперь уже наша кровь поливает эту землю. Вечерами, когда мы съезжаемся с “работы”, обмениваемся новостями и слухами. Начинается, как всегда, невесело, впрочем, так же и заканчивается.

— Такого-то знаете? Там-то работал...

— Да, знаем.

— К нему ночью вломились... Его, жену, детей — всех под нож... А такого-то? Помните?

— Его тоже... На днях...

Когда просто убивали, это уже как-то не пугало, но часто резали живых на кусочки, насиловали маленьких детей и сбрасывали с балконов... Это было страшно. Кто-то отмахивался: “Да брехня всё это, вы же лично не видели?!” Но со временем такие перевелись. Впрочем, и спрашивать, что нового, тоже перестали, и так все ясно. Да и привыкли все. Смерть уже не казалась чем-то пугающим. Она просто была рядом с нами каждый день, каждую ночь, каждую секунду.

 

Но и жизнь шла, кушать хотелось, хоть это и вредная привычка. Каждый крутился как мог. Некоторые шли в дудаевскую гвардию и гордо ходили увешанные оружием, но, к счастью, таких иуд было очень мало. Мне с моими ребятами, которые занимались установкой и ремонтом охранно-пожарной сигнализации, официально предложили восстановление порушенной сигнализации в одном из захваченных военных городков. Оплату обещали из кассы гвардии по их же расценкам, до 50 тысяч в месяц. Должен сказать, что эти суммы для нас выглядели фантастическими. Я, конечно, твердо знал, что никогда не буду работать на врага, но ребятам сказал, что у них есть выбор. Они мне ответили очень “ласково” — сребреники их не прель­стили.

Не могу сказать, что всегда везло, но иногда удавалось заработать на бензин, на 100 граммов колбасы и несколько яиц. Тогда у нас дома был праздник. Половину колбасы и все шкурки с нее честно получал Тедди, наш черный кот. В обычные же дни он ел только хлеб, иногда для вкуса слегка помазанный кабачковой икрой. Может, кто помнит такую, в пол-литровых банках, которую никто и никогда не покупал? Так это, оказывается, деликатес! Жаль, что мы в мирное время этого не понимали. Чаще всего мы ели просто картошку. Были дни, когда мы варили в день по одной картофелине и аккуратно разрезали ее на три части — на завтрак, обед и ужин. Шкурку — для Тедди. Это его доля. Сильно выручал хлеб. Нет, не те белые буханки, которые раньше лежали на прилавках. Это серо-землистые кирпичи, внутренность которых к вечеру превращалась в какую-то кислую, с противным запахом и вкусом жижу. Но когда ничего, кроме него, нет, он очень даже съедобный. Ешь, сколько хочешь. Правда, купить его было трудненько. Возле центральной булочной очередь собиралась задолго до привоза. Когда привозили, то в первую очередь отпускали чеченам, потом уже тем, кто посильнее и понаглее, ну а потом остальным, кому хватит. Не знаю, как штурмовали Зимний, но, наверно, не более яростно, чем нашу булочную.

 

На бензин тоже не всегда удавалось заработать, если даже и удавалось, то “заправка” была проблемой. Не на каждой “заправке” был бензин, и если он был, то очередь вытягивалась чуть ли не на километры. Конечно, и там “джигиты” норовили вперед проскочить, частенько и оружием размахивали. Но водители понимали: не заправишься — хана, завтра не сможешь выехать, нечего будет есть. Как-то раз один обозленный “джигит” отъехал на своем БМВ и, высунув в окошко автомат, дал очередь веером. Никого, к счастью, не зацепил и поспешил сбежать.

После уроков, когда жена заканчивала работу, ехал за ней. Категорически запретил ей выходить из школы, приказал ждать меня, на сколько бы ни задержался. Уже неоднократно запихивали русских девушек и женщин в машины, и они пропадали бесследно. Кстати, один такой случай произошел на ее глазах, с ее ученицей, спасибо, какой-то старик чеченец вступился и отстоял девочку. На другой день эта ученица в школу не пришла, и вместе с семьей они быстро уехали. Вообще количество учеников сильно поредело. Директор школы, Гельман, нанял двух боевиков для охраны школы, а заодно и своей машины, стоявшей возле нее. В основном оставались чеченские дети, которых доставляли и забирали из школы на машинах. К концу уроков территория школы напоминала приличный автопарк. Тут, кстати, проходи­мость “запора” очень даже пригодилась. Я занимал самую лучшую позицию — поближе к дверям. Владельцы “мерсов”, “ауди” и БМВ даже не обижались на такую наглость, они знали, что на этой машине приезжают за учительницей. Терпели.

То, что моя жена была уникальным специалистом, преподавателем английского с огромным авторитетом, нас очень выручало в это голодное время. Ведь дети чеченской и ингушской элиты собирались учиться в вузах Англии.

Мясо на рынке отпускалось аналогично хлебу. А если покупатель чем-то не нравился продавцу, то вообще ничего не давал. Выручали нутрии. Может, знаете такое животное из породы водяных крыс? Прекрасная штука, я вам доложу. И очень даже вкусная!

 

В мае к нам пришло горе. Умер отец моей жены. В последнее время он был молчалив. Много переживал, но держался молодцом, настоящий казак. Переживать было из-за чего. Деньги, которые он собирал всю жизнь на обеспеченную старость, пропали в одно мгновение, сберкассы не отдавали ни рубля. Как серьезный и умный мужик, он прекрасно видел, что делается вокруг и что мы с женой все время рискуем, оставшись из-за них, но уговорить нашу тёщу уехать было выше его сил.

Похоронные хлопоты, наверное, самые трудные из всех, а тем более в такое время. Благодаря машине я сумел сделать в одиночку все, чем в нормальное время занимаются двое-трое. Досок не было, материи тоже. Магарычем удалось заинтересовать мужиков из похоронной конторы, и они нашли где-то сырую древесину. На материю пустили простыни. Могила, справки, не помню, что еще, но удалось успеть. Все удалось обставить по-людски, отдать последний долг хорошему человеку.

Нам пришлось переехать к теще, а свою однокомнатную квартиру про­дали маклеру за 40 тысяч вместе с мебелью. Это были настолько смешные деньги, что их с трудом хватило рассчитаться за похороны.

 

Жизнь, если так ее можно назвать, шла своим чередом. Ложась спать, не были уверены что проснемся завтра. На хорошие квартиры шла охота, ведь с гор спускались новые и новые “джигиты”, каждый хотел жить в большом городе и в большой квартире. А квартира тещи была в доме старой постройки и считалась хорошей.

Перед сном я проверял обрез, сделанный моим товарищем из двустволки 28-го калибра, клал его под руку. Если на улице было тихо, то заснуть не удавалось, тишина пугала. Когда то тут, то там поднималась стрельба, то засыпали. Перед тем как заснуть, мы с женой спорили, из чего стреляли. Она настолько хорошо научилась отличать оружие по звуку, что частенько меня обставляла. Наверное, помогал фонетический слух.

 

Как-то днем среди табличек разных учреждений на стенках возле подъездов в нашем большом дворе заметил вывеску “Республиканское казачье общество”. Мне стало интересно. Дело в том, что я уже давно стал осознавать, что не хочу быть бараном для заклания. Конечно, знал, что все под Богом ходим, но решил отдать свою жизнь, если уж придется, как можно дороже. Стал слегка вооружаться. По крайней мере, нож и обрез в самодельной кобуре имел всегда под курткой. Два патрона в стволах — это два чечена, в одиночку уходить скучно, с компанией завсегда веселее. Знакомые чечены как-то больше зауважали. “Джигит” — по натуре молодец против овец! На безоружных да с автоматом — он герой! А тут замечать начали, “мужчиной” называть стали. И что странно, я вообще никогда оружие не демонстрировал, глупо это и опасно, правда, ножны иногда из-под куртки высовывались, но, видимо, они нюхом чуяли. Стал своих надежных товари­щей прощупывать, хоть и мало их уже осталось. Вывод печальный. Разучились русские сражаться. Недаром нас советская власть долгие годы воспитывала. Правда, один товарищ, тот, который мне с обрезом помог, тоже не промах оказался. Был “всегда готов”.

В общем, вспомнил я, что от казаков происхожу, гордого и независимого народа, стыдно мне стало. Предки с голыми руками на штыки лезли, в окруженных казачьих селах никогда пленных не было, потому что сражались до последнего и старые и малые. А мы? Совсем измельчали. Враг по городу ходит, направо-налево людей режет, а мы всё в цивилизованных играем. Может, это трусостью называется?

Поднялся я на какой-то этаж. Большое пустынное помещение, ряды стульев. В углу стол, за которым мужчина бумаги не спеша перебирает. Поздоровался я, представился. Мужчина обрадовался, руку мне пожал, спросил, чем может помочь. Решил я не тянуть кота за хвост, а спросил прямо, не пора ли братьям казакам за оружие браться, или ждать будем, пока уже некому станет? Поскучнел мужчина и начал мне, как ребенку, объяснять, что не наше это дело, что для этого государство есть. А сейчас, мол, самое главное — к выборам атамана готовиться, вот это насущное, сегодняшнего дня дело! Понял я, что зря пришел. Не стал до конца дослушивать... Вышел на улицу, а там солнышко светит, погода — просто загляденье, живи да радуйся! Ну что ж, будем радоваться...

 

 

1993...

 

Можно считать, что устроился неплохо. Осенью прошлого года понял, что надо искать выход, оставаться в Грозном бессмысленно. Убьют все равно — рано или поздно. Подвернулся знакомый парень, порекомендовал попы­таться устроиться в Подмосковье на одну из баз отдыха. Поехал на разведку, удалось. Директор понял свою выгоду и, несмотря на то, что я иногородний, взял электриком. Ну, правда, работал я и водителем, и кочегаром, и сторо­жем, и энергетиком, все за одну зарплату, но с директором договорился о привилегии. Каждый месяц, после получки, покупал билет туда и обратно, оставлял капельку на питание и на всю оставшуюся сумму закупал продукты в столовой. Выходило не ахти как много, но сумку набивал, для моих в Грозном это было огромным подспорьем. Я же питался минтаем в томате и хлебом, иногда подкармливали в столовой, да и в гости часто приглашали.

Мне страшно трудно было решиться уехать, оставив жену. Долго не мог этого сделать, но другого выхода не было. Конечно, знать, что ты в безопас­ности, а жена там... Этого и врагу не пожелаешь. Перед тем как уехать, обучил жену пользоваться обрезом. Когда я испытывал оружие на бой, пуля легко пробивала сороковку и наполовину заходила в следующую, заряд был усиленный. Поэтому я знал, что из квартиры можно легко пробить и дверь, и того, кто за нею. Также учитывал и психологию “джигитов”: если из квар­тиры стреляют, то полезть они вряд ли решатся. Кроме того, по моей просьбе один из знакомых чеченцев купил мне лимонку. Смешно, всю жизнь дарил женщинам только цветы, а собственной жене пришлось дарить оружие и учить ее убивать…

В общем, в том, что в квартире она будет защищена, я почти не сомне­вался, да и чечены-соседи знали, что там может быть сюрприз, разве что какие-то залетные могли попробовать. Но основная опасность была на улице. Ведь жена продолжала ходить на работу. Есть две профессии чокнутых, для которых служебный долг превыше здравого рассудка, — это врачи и учителя. Вот из-за этого я себе места не находил на работе и старался как можно чаще приезжать домой. Конечно, каждая поездка представляла собой рискованное предприятие. На участке от Москвы до Ростова всё было более или менее спокойно, от Ростова же начиналась неизвестность. Часты были и грабежи поездов, и просто убийства. Защиты никакой, милицию ничего не интере­совало. Проводники предпочитали забиваться в свои купе и оттуда не высовываться, кроме как открыть и закрыть вагон на какой-то станции. Часто в окна летели камни и пули, поэтому рекомендовалось с наступлением темноты их зашторивать. В общем, приключений хватало, практически ни одной поездки без них не обходилось, но мне везло, даже стекло, рассы­павшееся на мелкие крошки от чьей-то пули, меня не сильно поцарапало.

Приезжая домой, опять садился за баранку, чтобы еще как-то подрабо­тать. С каждым разом это становилось все опаснее. Однажды, ожидая пасса­жира, заметил, что какой-то немолодой шакал в штатском нетвердой поход­кой направляется ко мне. Сразу понятно: ничего хорошего ожидать не прихо­дится. Внимательно осмотрелся, вроде никто больше внимания на меня не обращает. Поставил обрез на взвод, положил между сиденьями, жду. Подходит.

— Эй, жид, отвези меня в шестой микрорайон.

Начинаю беседу, стараясь его не волновать.

— Понимаешь, друг, у меня нет бензина, рад бы, но не могу. Кстати, я не жид, а казак, если уж тебе интересно.

— Я тебе сказал, жид, ты сейчас меня отвезешь, или я кину тебе за сиденье гранату — и выскочить не успеешь.

Присмотрелся повнимательнее, может, и не врет, один карман у него оттопы­ривается, уж не знаю, граната там или яблоко, но на пистолет не похоже. Выскочить быстро из “запора” и вправду трудновато. Ставлю обрез стволом на дверку и направляю ему в живот.

— Ты вроде должен знать разницу между жидами и казаками. А теперь очень спокойно, медленно и молча, ты отходишь от машины, лицом ко мне, и не пытаешься дернуться или заорать, стреляю я хорошо.

Он сразу трезвеет и начинает бледнеть.

— Да, ты не жид, но я тебя еще поймаю...

Одной рукой завожу мотор, переключаю скорость и плавно трогаюсь. Еще метров двадцать-тридцать, высунув руку, держу его под прицелом… Смотрю в зеркала — он стоит неподвижно. Пронесло.

 

В марте поставил теще ультиматум: или продаем квартиру и уезжаем вместе, или я просто силком увожу жену.

Покупателя искать трудно, всё упирается в безопасность, но за месяц поисков вроде нашел из числа полузнакомых. Договорились, что деньги он отдаст в день нашего выезда в обмен на квартирные документы, так как квартиру мы приватизировали. Начали готовиться к отъезду. Основная трудность была с контейнером, а теща уперлась и без вещей уезжать не хотела. Используя знакомства и деньги, удалось раздобыть половинный, обошелся как золотой. Ну и с билетами на поезд пришлось потрудиться изрядно. В день отъезда, с утра, пришел наш покупатель и принес деньги. Половину того, о чем договаривались. Он стал плакаться, что сейчас у него все в бизнесе, наличных больше нет. Я понимал, что на этом можно поставить крест, так в итоге и вышло.

К вечеру приехала машина, и мы отбыли на вокзал. Наше купе оказалось занято, и мне пришлось изрядно посуетиться. В итоге погрузились, затащили тещу, закрылись изнутри и отбыли. На этом наша грозненская жизнь благополучно закончилась. Мы знали, что навсегда оставляем эту землю, на которой прошла большая часть нашей жизни, в которой остались могилы наших родных и друзей.

 

Когда приехали в Москву, в “Новостях” сообщили, что по Грозному пошли танки… За вырученные деньги мы не смогли купить даже маленькой однокомнатной квартиры. Спасибо, к тому времени мне выделили служеб­ную, на территории нашей базы отдыха. И жизнь покатилась вперед.

 

 

Послесловие…

 

Что было дальше?

Судьба беженцев в родной стране, одна из миллионов. Скитание по Подмосковью, вынужденная эмиграция и прощальный “привет” ельцинского аппарата в виде лишения российского гражданства.